В начале, как положено, немного истории. Кострома - почти ровесница Москвы, ее основание тоже связывают с именем Юрия Долгорукого. Кострома была одним из окраинных форпостов Московского государства и наследственным владением московских князей. Экономическому подъему города в XVI–XVIII веках способствовало его географическое положение на волжском торговом пути. Перенос столицы из Москвы в Петербург - это первая «подножка» ее росту. Тем не менее в XVIII веке Кострома продолжала расти, теперь уже за счет промышленности. Здесь появились сначала суконные, потом льняные прядильные и ткацкие мануфактуры. Максимального расцвета фабричное производство льна достигло в конце XIX века. В то время на Россию приходилось 80% мировых посевов льна и 70% его сборов, причем треть всего российского льна в 1880-х годах перерабатывалось в Костромской области. Однако впоследствии лен не выдержал конкуренции с хлопком. Себестоимость хлопчатобумажных тканей была ниже, технология проще. А главное, и объемы производства льна, и его качество, обусловленное колоссальной трудоинтенсивностью, при уничтожении частного хозяйства и уменьшении населения в ХХ веке стали резко снижаться.

В советское время помимо текстильной промышленности в городе быстро развивалось машиностроение, но и оно не очень-то помогло в новых условиях. Переход от плана к рынку сопровождался системным кризисом всей нашей экономики, который разные регионы пережили по-разному. Костромская область - тяжело. При отсутствии инвестиций ее промышленность с устаревшими предприятиями неприоритетных отраслей, так же как и промышленность некоторых соседних областей, прежде всего Ивановской, уже в позднесоветское время испытывала серьезный кризис, который в 1990-е годы усугубился. В результате область оказалась частью депрессивной ложбины между Москвой, промышленными и портовыми городами Севера и Уралом.

Машиностроительные и текстильные предприятия Костромы сейчас с большим трудом находят свои ниши, а чаще - не находят их вовсе. Население вынуждено подрабатывать как может: челночным бизнесом, извозом, отходом в другие города, в т. ч. Москву. Бедность населения и просто разруха ощущаются сразу, как попадаешь в город. За 50 рублей тебя довезут в любой его конец по разбитым мостовым, которые не ремонтировались, похоже, с начала 1990-х годов. Старинные дома обветшали. Набережная Волги и спускающиеся к ней улицы завалены мусором - кроме одной аллеи, ведущей к причалу, у которого несколько раз в день останавливаются огромные белоснежные теплоходы с туристами. В середине июня только на центральной площади на клумбе цвели цветы. Остальные заросли сорной травой. А ведь для такого обустройства не надо много денег.

В середине 1990-х наши коллеги, побывав в Костроме, даже признали ее эталоном городской разрухи. С тех пор нам случалось видеть разруху и пострашнее, например в угольном Кизеле Пермской области (ныне Пермского края), где в одночасье закрыли все шахты. Но среди областных центров «соперников» у Костромы немного.

Туристы, прибывающие в город на круизных судах, за пару часов успевают увидеть огромную круглую центральную площадь, называемую в народе «костромской сковородкой», отреставрированные здания пожарной каланчи и гауптвахты, расходящиеся радиальные улицы со старинными домами. Тут же в парке возле слегка подреставрированных каменных торговых рядов XVII века, занятых множеством частных магазинов, «тусуется» местная молодежь. Можно еще съездить в знаменитый Ипатьевский монастырь — фамильную святыню династии Романовых, и заодно купить там сувениры — льняные изделия, которыми издавна славилась Костромская область. Теперь на лотках у монастыря ими торгуют частники, а напротив, на другом берегу речки Кострома, как памятники индустриальной эпохе, стоят краснокирпичные промышленные здания — полузакрытые текстильные комбинаты.

Деревянные дома в центре города жгут, невзирая на их архитектурные достоинства, что говорит о проникновении рыночных отношений и о «новорусском» понимании ценности городской земли. На месте сгоревших домов вырастают шикарные особняки или частные магазинчики.

И все же на фоне остальных городов области Кострома кажется оазисом благополучия. В 2000-е годы здесь отмечается устойчивый миграционный прирост (четыре-восемь человек на 1 000 жителей), средние официальные зарплаты (не?говоря уж о теневых доходах) вдвое выше, чем в других городах области, за исключением Волгореченска. Здесь, хоть и малыми темпами, велось жилищное строительство (0,25 кв. м на человека в год, а в периферийных городах — менее 0,1 кв. м). Безработица самая низкая в области, а оборот розничной торговли на одного человека в два с лишним раза выше, чем в любом другом городе. Видны и вкрапления иной жизни: не так давно появившиеся крупные сетевые магазины и многоэтажные супермаркеты ассортиментом почти не отличаются от столичных. Есть и нечто свое — не только льняные изделия для туристов в частных лавочках, но и фирменные продуктовые магазины, например «Шуваловские колбасы», ассортимент которых свидетельствует о становлении местного агропромышленного комплекса.

От Костромы до самых до окраин
Костромская область - не просто провинция. Это макропериферия. Несколько утрируя, можно сказать, что здесь кончается «ойкумена», освоенное пространство, и начинается почти сплошная тайга. Городов на просторной территории области маловато, да и слабоваты они. Кострома (276 тыс. жителей), находясь на окраине старого промышленного Центра, заметно уступает по населению столицам соседних регионов: Ярославлю (605 тыс.), Иванову (418 тыс.) и др. Второй по величине город области - Шарья - в семь раз меньше Костромы. Это само по себе говорит о многом: если город в советское время не рос, значит, что-то с ним было не в порядке. Города области заметно отстают от Костромы по многим социально-демографическим показателям, за исключением, пожалуй, Волгореченска — города энергетиков, выросшего у Костромской ГРЭС. Но он и прежде по уровню развития экономики и жизни населения намного превосходил остальные города области.

Кострома расположена у юго-западной границы области, поэтому некоторые из ее административных районов удалены от своей столицы более чем на 400 км — больше, чем сама Кострома от Москвы. Кострома является также центром Костромского района, который можно считать пригородом областной столицы. С Костромским граничат Нерехтский, Красносельский, Судиславский, Сусанинский, Буйский районы. Их можно условно назвать полупригородными. Еще дальше от столицы области лежит полупериферия, затем — периферия.

В пригороде плотность сельского населения составляет 22 человека на 1 кв. км, в полупригороде - шесть человек, далее она падает до двух-трех. В Костромском районе численность сельского населения с 1950 года почти не менялась, а в последние годы даже подросла. Все остальные районы обезлюдели: сейчас там втрое меньше сельских жителей, чем было в середине XX века. Быстрее всего население убывало в 1960–1980-е годы в полупериферийных и периферийных районах. Сокращение посевных площадей - тоже отнюдь не примета постсоветского времени. Оно идет уже лет пятьдесят. В 70–80-е годы прошлого века программа подъема экономики Нечерноземья позволила несколько увеличить площадь посевов и поголовье скота, но в 90-е годы прежняя тенденция возобладала и даже усилилась. Полупериферийные и периферийные агропредприятия сильнее всего сократили посевные площади и вырезали больше всего скота. Выстоял только пригород. В Костромском районе, на который приходится чуть больше 3% территории области и 8% ее посевных площадей, проживает пятая часть ее сельского населения и производится четверть валовой сельскохозяйственной продукции. Еще четверть дают полупригороды. Так что половина всего агропроизводства сосредоточена в небольшой зоне вокруг Костромы.

Более 2/3 всей территории области занимает костромской лес. Но не только дарами леса живет северная провинция. Есть здесь и очаги инновационного развития и «внешнего вброса», связанные с приходом инвесторов, привлекательностью ландшафтов для московских и питерских дачников, с приездом мигрантов.

Путешествуя по городам и весям, мы пытались понять, в чем специфика этих очагов, увидеть приметы новейшего времени и в социуме, и в самом российском пространстве. C запада на восток область пересекают две дороги, сходящиеся в г. Мантурове: железная и автомобильная. Поэтому выбирать маршрут особо не приходилось. Мы ехали на машине.

Непотопляемые пригороды
Выехав за пределы Костромы, сразу попадаешь в царство сельского хозяйства. В 1990 году сельскохозяйственные земли занимали более трети территории Костромского района, почти четверть ее была распахана. Сейчас посевные площади несколько сократились, но поля выглядят весьма ухоженными. Здесь находятся самые сильные предприятия области, некоторые из них для нашей страны уникальны, например, ЗАО «Шувалово». Это межхозяйственное предприятие, специализировавшееся на производстве свинины, прославилось еще в 1970-е, а в начале 90-х совхоз стал ее сам перерабатывать, наладив производство колбасы. Его нынешние владельцы, частники из Вологды, завалили мясной продукцией высокого качества и Костромскую, и соседние области, открыв в городах свои магазины и павильоны. Племсовхоз Караваево в советское время был славен тем, что здесь вывели продуктивную костромскую породу коров. И сейчас надои в этом совхозе вполне соответствуют европейскому уровню - более 6 тыс. литров молока в год от каждой коровы. Есть еще несколько сильных предприятий, но есть и середняки, и слабые. Последних, скорее всего, «проглотят» местные «акулы», которым не хватает земли. Например, то же Шувалово готово приобрести соседний совхоз, да еще прихватить земли в Галичском районе. Вот что думают работники этого совхоза о возможном слиянии: «Если бы Шувалово было государственным предприятием, тогда хорошо, но оно - частное, поэтому страшно, там слишком жесткая дисциплина». То есть люди, привыкшие к колхозно-совхозной богадельне, вовсе не рады тому, что в сельском хозяйстве появляются хорошие менеджеры. За пригородной землей охотятся не только сильные агропредприятия. Земельные доли местных жителей за бесценок скупаются банками и строительными фирмами, но пока в пригородной зоне практически не развиваются никакие отрасли, кроме сельского хозяйства и переработки сельхозпродукции. Есть несколько предприятий, занятых переработкой леса, добычей песка и гравия. Есть производство ювелирных изделий. Есть магазины, изредка попадаются кафе, и совсем мало обслуживающих предприятий. Даже Костромскому району до сервисной экономики еще далеко.

В районе всего 279 поселений, но две трети сельского населения района сосредоточено в 12 крупных селах с числом жителей более тысячи человек. Еще 14% селян проживает в девяти поселениях от 500 до 1 000 человек. В таких крупных селах наряду с частными есть и многоквартирные дома, стоящие в окружении теплиц и огородов. В начале 1990-х годов в связи с налоговыми льготами и преференциями в зарплате для сельских бюджетников многие поселки городского типа преобразовались в села. Например, сельским поселением стало Караваево, хоть выглядит оно как типичный город с многоэтажными домами. Здесь живут 8 тыс. человек и к тому же находится Костромская государственная сельскохозяйственная академия. Из 5 тыс. трудоспособных жителей 3 тыс. работают в Костроме и более тысячи — в Академии. И в других селах почти половина населения ездит работать в город. Поэтому в сельском хозяйстве не хватает рабочих рук - приходится возить людей автобусами из соседних районов и приглашать молдаван.

Главная особенность пригорода — это симбиоз города и деревни, который сложился еще в советские годы. Летом и без того многочисленное сельское население пригородов увеличивается вдвое за счет дачников — в основном, костромичей. В отличие от сельских жителей, горожане предпочитают селиться в умирающих деревнях или концентрируются в бесстатусных садоводческих поселениях. Стали появляться и коттеджные поселки. В начале 1990-х горожане расширили было сельскохозяйственную деятельность, но со второй половины десятилетия они отходят от полунатурального хозяйства, предпочитая зарабатывать деньги в городе.

Город раскольников. Льняные утопии
Чем дальше от Костромы, тем меньше открытых пространств, тем сильнее «сжимает» дорогу лес. Как только попадаешь в соседний полупригородный Судиславский район, бросается в глаза, как мельчают, скрываются среди леса поля. Прежде здесь распахивали почти треть всей площади, а в 2004 году посевы занимали всего 13% территории. Заброшенные поля еще не заросли лесом. Они покрыты разнотравьем, иногда на них пасется скот.

Система расселения резко отличается от Костромского района. В районе всего четыре лесопромышленных поселка с населением более 500 жителей. Из 168?сельских поселений более чем в ста либо осталось человек пять-десять, почти все — пенсионеры, либо вообще нет постоянных жителей. Однако эти деревни нельзя назвать заброшенными. Тут, в полупригороде, сходятся дачные интересы костромичей и москвичей, хотя последние предпочитают еще более удаленные и укромные места.

Судиславль расположен всего в 35 км к востоку от Костромы. Уже в 1572 году здесь был город — форпост на северо-восточной границе Московского государства. В 1646 году в нем было 57 посадских дворов. В XVIII веке он ненадолго стал центром уезда. В начале XIX века тут насчитывалось более 1,7 тыс. жителей, 18 каменных домов, около 50 торговых лавок и три кожевенных завода. Судиславль был одним из центров старообрядчества в России: староверский скит с подземными ходами был разгромлен только при Николае I. А еще Судиславль славился сушеными и солеными грибами.

Сейчас Судиславль с его пятью тысячами жителей формально утратил городской статус. О городском прошлом свидетельствует несколько сохранившихся каменных зданий, пара-тройка асфальтированных улиц и памятник Ленину на центральной площади рядом с высокой колокольней. Подавляющая часть застройки — старые деревянные дома без всяких удобств. В поселке нет даже магистрального газа. Возле каждого дома — огромные поленницы дров. Так что Судиславль гораздо меньше похож на город, чем «сельский населенный пункт» Караваево. И все-таки это старинный провинциальный город, только, похоже, заснувший вечным сном.

Сами судиславцы, однако, смотрят в будущее довольно оптимистично. Они хотят вернуть городской статус, считая, что именно малые города и поселки могут помочь выстоять умирающим селам. Местные управленцы связывают будущее района с сельским и лесным хозяйством. Эти отрасли здесь, как и во многих северных регионах, тесно переплетены. Лесом занимаются все, кроме дачников. Именно лес, продажа которого дает реальную прибыль, помогает агропредприятиям Судиславского и других лесных районов области покрыть убытки от сельского хозяйства, т. к. лесхоз предоставляет им бесплатно лимиты на рубку леса. В некоторых агропредприятиях есть свои пилорамы. Лесозаготовка служит стимулом для агропроизводства: по распоряжению администрации области на каждый гектар ярового сева лесхоз дополнительно предоставляет агропредприятиям по 1,25 куб. м, а на одну условную голову скота — по 1,5 куб. м леса.

Показатели эффективности сельскохозяйственного производства здесь заметно выше, чем в среднем по области, но гораздо ниже, чем в пригороде. Например, в 2004–2005 годах надой от одной коровы в пригороде превышал?4 т?в год, в Судиславском районе составил 3,2 т, а в среднем по области — 2,6 т. Несмотря на бoльшую по сравнению с другими районами устойчивость агропроизводства, из крупных предприятий выживет в лучшем случае половина, да и то частично за счет получаемого бесплатно леса.

Самые большие надежды возлагаются на иностранные инвестиции в сельское хозяйство и на возрождение костромского льна — несмотря на то что былая слава костромского льна до революции держалась на ручном труде крестьян, а при социализме — на больших дотациях. Однако сельское население таяло, дотации уже не спасали, и посевные площади под льном постепенно сокращались. Из-за колхозного разгильдяйства технология его выращивания не соблюдалась, волокно получалось грубым и годилось только на нетканое полотно и льноватин. Знаменитые костромские комбинаты и в советское время работали преимущественно на украинском и белорусском льне. Сейчас те цеха, что еще не остановлены, используют белорусское и даже бельгийское сырье, а Нечерноземье упрямо ожидает «льняное чудо», несмотря на то что мировой рынок завален китайским льном. И вот в 2000-е годы в область приходит швейцарская фирма «Магрико». Местный льнозавод, акции которого принадлежат самим его работникам, приобрести не удалась. Поэтому был куплен льнозавод в соседнем Островском районе. В Судиславском районе на пробу посеяли было 100 га льна, но поздно, так что получить волокно вряд ли удастся. Зато скупка земельных паев населения в обоих районах идет полным ходом. «Магрико» планирует приобрести через представителей московских фирм минимум по 10 тыс. га в каждом районе. В сельхозпредприятии «Восход», например, где 2 400 га пашни зарастают молодым лесом, скуплено?80%?земельных паев (по 8–9 га) — по 1 000 рублей за гектар — при кадастровой стоимости сельскохозяйственных земель от 9 до 13 тыс. рублей за гектар.

Однако инвесторы упускают из вида, что в этой сельской провинции главный лимитирующий фактор — человеческий. И тут не спасут даже новейшие технологии переработки льна. В удаленных селах Судиславского района мы впервые увидели современные, многоэтажные, но абсолютно пустые заколоченные школы. Их строили в конце 1980-х годов, когда там уже не оставалось ни учеников, ни учителей. Неумение правильно оценить людские ресурсы всегда подводило наши власти. Именно из-за этого провалилась программа возрождения российского льна 1991 года. Главная проблема в деревне — алкоголизм, пьют все, что попадется под руку, включая очиститель для стекол за 15 рублей, от которого гибнут. Найти не запойных работников трудно. Поэтому если московские и иностранные инвесторы действительно хотят возрождать производство льна, то им нужна какая-то новая организация труда: пусть небольшой, но надежный коллектив и, может быть, даже вахтовый метод работы.

В районе есть несколько фермеров, есть мелкая торговля. Сервис не прививается: попытка открыть кафе в деревне Шахово с населением 260 человек вызвала бурные протесты местных жителей против создания «притона». Раскольничья мораль нет-нет да и проявится самым неожиданным образом.

Лесная глубинка
Далее на восток ландшафты резко меняются. Большую часть территории покрывают сосновые и березовые леса. Населенные пункты тяготеют к крупным рекам: Унже и Ветлуге, жизнь людей все сильнее зависит от леса.

Поселение, на месте которого вырос г. Макарьев, возникло в 1439 году рядом с Макарьево-Унженским монастырем. Царская семья почитала этот монастырь, одаривала его землями и деревнями. Монастырь и сам скупал соседние селения, так что к 1660 году в его владении было более 800 крепостных крестьянских дворов. По указу Екатерины II подмонастырская слобода была преобразована в уездный город Макарьев-на-Унже. В середине ХIХ века в нем было почти 4 тыс. жителей, табачная фабрика, мыльный, свечной и два кожевенных завода, духовное училище, два трактира и три питейных дома. Ежегодно в нем проходила ярмарка.

Современный Макарьев — город с 7,5 тыс. жителей. В центре круглая площадь с несколькими обветшалыми каменными домами, полуразрушенная церковь красного кирпича и парк — там, где раньше были торговые ряды. Монастырь теперь оказался почти в центре города на высоком берегу реки. Он активно восстанавливается, приобретая все бoльшую известность и привлекая паломников. В остальном город похож на Судиславль: те же деревянные дома с поленницами дров, незамощенные улицы. Водопровод подведен лишь к 30% домов. Газ будет не раньше чем через 10 лет. И все-таки Макарьев, если так можно выразиться, больше похож на город, чем Судиславль. Об этом говорят не только архитектура каменных домов со следами былого богатства, но и многие современные приметы. В отличие от Судиславля, здесь уже есть где остановиться: деревянная контора бывшего советского леспромхоза была куплена местной семьей и переоборудована в уютную гостиницу с полудомашним сервисом. Здесь гораздо чаще попадаются магазины, в основном крошечные продуктовые, но есть и такие, в которых набор товаров почти не отличается от крупных городов. Торгуют и компьютерами — значит, кто-то их покупает. Есть кафе, очень дешевое, но с приличной едой. И все-таки, как и в Судиславле, не покидает ощущение, что город погружен в глубокий сон. От Судиславля хоть Кострома недалеко. А отсюда до любого большого города — сотни километров. Нет хорошей дороги в Нижний Новгород, последние 4 км никак не достроят. Как же выживает крошечный городок посреди тайги

По словам местных руководителей, государство существует где-то там, в Москве, а до них ни один национальный проект не доходит. Из 15 агропредприятий района работают только пять, да и те убыточны. Два частных леспромхоза, возникшие на месте социалистического гиганта, тоже убыточны, один из них проходит процедуру банкротства. Леса много, но бoльшую часть года до него не добраться: Унжа режет район пополам, а моста нет, только паромная переправа. Предприятия стараются выплачивать зарплаты, частично за счет налогов, поэтому их долги растут. Но апатия населения ощущается сразу. Многие говорят: «Нет хороших хозяев, бесполезный труд, нет отдачи». Люди бегут из района. Обычным явлением стал отход в Москву на две-три месяца.

Однако и здесь появляются точки роста. Чаще всего это лесопереработка. В районе и городе около 80 частных пилорам, на каждой занято от 3 до 10 человек, и зарплата там неплохая — до 7 тыс. рублей (хотя вся она в конвертах, ни налогов, ни стажа). Есть и свой деревообрабатывающий завод. Его история весьма типична для такого района. Чтобы занять людей, в 1970-е годы в Макарьеве был построен механический завод. Он худо-бедно проработал до начала 1990-х и, естественно, встал, поскольку его продукция оказалась никому не нужна. Его попытались поднять муниципальными силами, превратив в спиртоводочный, но и из этого ничего не вышло. И только в 2004 году завод выкупила московская фирма «Аквалесгрупп» и, вложив более 40 млн рублей, наладила в пустующих помещениях лесопиление и производство деревянных деталей с покрытием из шпона. Работников около 100 человек, но в планах расширение до 300, хотя и здесь кадры — главная проблема. Пока предприятие все еще на дотации московского холдинга, но при расширении объемов производства должно выйти на самоокупаемость.

Льняных иллюзий в Макарьевском районе уже нет. Здание полуразрушенного льнозавода выкупили частники. Они разместили в нем гораздо более уместное в этих краях предприятие «Царь Берендей», производящее маринованные грибы, варенья и замороженные ягоды. На нем постоянно работает 40 человек, в сезон заготовок число занятых увеличивается до 100. Плюс скупщики грибов и ягод у населения по договорам с предприятием — почти во всех селах, где это население еще сохранилось. Чернику, бруснику, клюкву в прошлый сезон брали по 45–50 руб. за кг, заготовили почти 300 тонн, да 40 тонн грибов. Только на сборе даров леса одна семья может заработать от 500 до 1000 рублей в день. Но тех, кто видит в этом серьезный заработок, немного. Обычно ягоды сдают на «бутылку». Приходится расширять сырьевую базу за счет других районов и даже регионов.

Лесопромышленные «локомотивы»
Чем дальше на восток, тем моложе и крупнее города, выросшие на лесной промышленности. Города Мантурово и Шарья возникли в начале ХХ века на железной дороге. Но эти периферийные районные центры имеют статус городов областного подчинения, т. е. у них свой бюджет и свои интересы, которые порой входят в противоречия с интересами одноименных районов.

Мантурово стоит на Унже всего в 70 км к северу от Макарьева. Но это другой мир. И дело не только в том, что здесь 19 тыс. населения, ведь Мантурово тоже малый город. Тут есть железная дорога, мост через реку, и вся жизнь намного активнее. Почти не видно следов запустения и безысходности, которые так бросаются в глаза в Судиславле и Макарьеве. В Мантурове тоже преобладает деревянная частная застройка, есть и старые многоквартирные бревенчатые дома, есть новые районы с блочными многоэтажками, окруженными теплицами и огородами. В советское время в водоохранной зоне Унжи был построен биохимический завод, закрытый по требованию «зеленых». Его руины напоминают кадры из фильма об ужасах войны. Впрочем, и на его территории работают две небольшие фирмы. А главное, то тут, то там видны новые точки роста: это и новые магазины и кафе, и шикарные офисы, например здание Казначейства, есть даже частные особняки. В центре города сохранилась типичная старая провинциальная двухэтажная гостиница. А на окраине, возле промплощадки бывшего биохимзавода, построен частный пятизвездочный отель с заоблачными ценами.

Мантурово всегда был центром лесопиления. Основное предприятие — Мантуровский фанерный комбинат, наследник дореволюционного фанерно-лесопильного завода. На экспорт идет 70% фанеры, поэтому тут же находится мантуровский таможенный пост — вот вам и яркий пример проникновения новых отношений в самую глубокую провинцию.
 

Правда, с 2005 года главный человек на комбинате — кризисный менеджер. Почему же столь востребованное и поставщиками, и потребителями предприятие оказалось в кризисе В начале 1990-х годов Мантуровский комбинат был вполне дееспособен. Но, как и многие предприятия, он постепенно оброс множеством дочерних фирм, живших за счет завода. Сырье у филиалов покупали по завышенным ценам, долги комбината росли, уже стали поговаривать о банкротстве… Тогда и перепродали его новым хозяевам, которые наняли кризисного управляющего, молодого человека лет 30, кочующего с предприятия на предприятие. Профиль и даже страна для него не имеют значения, до этого был алюминиевый завод на Украине, потом — Псковский мясокомбинат, теперь вот — фанерный. Это высококлассный профессионал нового поколения, очень жесткий и целеустремленный. Работа опасная, без телохранителя ни шагу. Первым делом он избавился от лишних структур и посредников и наладил прямые связи с лесозаготовителями. Крупным заготовителям — наследникам советских леспромхозов он предпочитает частников: так надежней и дешевле. Зато долги постепенно убывают, а производство восстанавливается. Завод вышел на 4-е место среди 45 фанерных комбинатов России, он — основной промышленный налогоплательщик в городе. Сейчас здесь работает 1 600 человек, для российских условий оптимально 1 100, так что, возможно, предстоит еще одна жесткая акция. В Финляндии на комбинате такой же мощности работает 700 человек, в Японии — 150.

Помимо фанерного есть в городе и другие предприятия. На бывшем трактороремонтном заводе ремонтируют технику для лесозаготовки. Мясокомбинат купили и подняли москвичи, маслосырзавод «вытянули» бывшие военные из местных. Есть здесь хлебозавод и несколько пекарен. И целых три предприятия производят минеральную воду («Царская вода», «Костромская снегурочка», «Мантуровская») – видимо, у северян какая-то особая жажда.

В 80 км к востоку от Мантурова — г. Шарья (38 тыс. населения). Предприятия здесь еще мощнее. Главное — «КроноСтар» (http://www.kronostar.com/), созданный в 2002 году на швейцарские деньги на базе завода «Шарьядрев». Впрочем, новые собственники воспользовались только площадкой и инфраструктурой, воздвигнув у леса на краю города новый, сверкающий переплетением труб, ультрасовременный гигант. Он поглощает любую древесину, производя древесно-стружечные и древесно-волокнистые плиты, полы, стеновые панели и т. п. Сейчас на нем работает 1,5 тыс. человек за весьма приличную зарплату — более 10 тыс. рублей. На проектную мощность планируется выйти в 2009 году.

Иностранные инвестиции дали мощный толчок для развития не только города и Шарьинского района, но и их соседей. Прежде всего, получил стимул лесозаготовительный комплекс. Завод оживил местную стройиндустрию, дав работу еще 400 человекам. Специально для «КроноСтара» в Мантурове была восстановлена подстанция и протянута ЛЭП в Шарью. Отремонтированы и построены дороги. Хотя до выхода на проектную мощность завод почти освобожден от налогов, его вклад в развитие города весьма ощутим: он участвует в финансировании подвода к Шарье газа, помогает школам, больницам и т. п. Помимо «КроноСтара» есть в городе и обязательный набор предприятий пищевой индустрии, купленных, в основном, москвичами (мясокомбинат, «Шарья-молоко»), и своя Шарьинская минеральная вода.

Население здесь гораздо активнее, чем в мелких городках: индивидуальные предприниматели дают работу более чем четырем тысячам человек. Да и внешне город резко отличается от того же Мантурова. Первое, что поражает приезжего человека, — это отремонтированная шикарная многоэтажная гостиница «Шарья» с рестораном и недешевыми номерами. Рядом строится новый современный рынок. Напротив — огромный торговый комплекс. Много кафе, на центральных улицах людно. Город живет, город активен. Если в 1990-е годы население отсюда уезжало, то сейчас миграционный приток на 1 000 жителей в два раза выше, чем в Костроме. И хотя в двух шагах от центра — тихие тенистые улочки с частными деревянными домами, город не обойти пешком, как Судиславль или Макарьев, а такси стоит, как и в Костроме, 50 рублей в любой конец.

В обоих районах немало специализированных лесных поселков. Как правило, это крупные поселения, но судьба их незавидна. Например, поселок Октябрьский в Мантуровском районе вырос еще до революции рядом с заводом пиломатериалов, принадлежавшим московскому фабриканту И. Г. Бранту (и тогда провинцию поднимал московский капитал). Завод национализировали и закрыли, а в 1930-е годы он, как и многие лесопромышленные поселки Севера, превратился в спецпоселение ГУЛАГа. На его базе в 1950–60-е был образован леспромхоз. Так что лес здесь валят давно — и добровольно, и принудительно. В 1959 году здесь жило?4,5 тыс. человек, в 1980 — 3 тыс., сейчас — 1,3 тыс. В поселке около?200 заброшенных домов, из них едва ли не каждый второй разваливается: зияют пустые глазницы окон, из щелей торчит пакля. Никто эти развалины не убирает. Дороги в ужасном состоянии, кое-где брошены доски-мостки, иначе не пройти. Заборы покосились, многие участки заросли бурьяном. Сразу видно: народ тут живет некрестьянский. Здесь есть два лесоперерабатывающих предприятия, занимающиеся и заготовками леса. Человек 60 работают на железной дороге. Для железнодорожников когда-то был построен многоэтажный дом у станции, но он тоже пришел в негодность и стоит пустой, усиливая впечатление разрухи. Очень много безработных. Люди бегут отсюда. Символично, что на деревянной лавочке у дома на главной улице кто-то вырезал ножом: «Рожденный брать давать не может», а кто-то другой продолжил: «Но отдавать приходится».

Сельское хозяйство или дачники
Сельскохозяйственных земель в Макарьевском и Мантуровском районе немного — полоса шириной 2–4 км вдоль реки Унжи. Это 5–10% территории районов. Современные посевные площади и того меньше – 3–5 %. Сельские население разъезжается, те, кто остались, концентрируются в центрах сельсоветов — селах, где живут от 100 до 200 человек. В остальных поселениях доживают свой век пенсионеры. Небольшие деревни вымирают — если только их не облюбовали московские дачники. Особенно популярны у москвичей поселения на высоком берегу Унжи, хотя дорога сюда не близкая. В начале 1990-х годов во время бума частной собственности москвичи, реже северяне (костромичи сюда не добираются) активно скупали дома. Сейчас страсти поутихли, многие купленные дома не посещаются. Полуразвалившуюся северную бревенчатую избу в вымирающей деревеньке можно купить за 40–50 тыс. рублей. Но те, кто обосновались, ежегодно приезжают сюда из Москвы в отпуск, а то и на выходные, сформировав устойчивые сообщества из другой жизни: деревни ученых, деревни журналистов и т. п.

Дачники обычно не ведут своего хозяйства, а значит, нуждаются в молоке, картошке, овощах. Еще им требуется помощь при ремонте дома. Но если продуктами с огородов местные жители дачников снабжают, то за любые услуги заламывают немыслимую цену, требуют часть денег вперед и часто уходят в запой в самый разгар работы. Поэтому гораздо выгоднее оказывается призвать рабочих из города или с какой-нибудь недалекой стройки. В глубинке же приходится обходиться своими силами. Дачники готовы нести местным жителям плоды городской цивилизации. Однако городские нововведения приживаются плохо. Ни строительные, ни сельскохозяйственные, ни микроландшафтные новшества вроде цветников на участках, как правило, не прививаются. Более того, чем больше дачников и чем сильнее маргинализуется местное население, тем отношения между сообществами становятся хуже. Так что симбиоза не получается. Еще в 1970–80-е годы отношения дачников и местных были лучше: горожан было меньше, и местные жители считали своим долгом их опекать. Да и не вымерло тогда еще поколение, приученное работать за гроши.

Появляются в деревне признаки городской цивилизации. Помимо телевизоров — окошек в мир, которые скрашивают селянам убогость собственного существования, это, прежде всего, сотовые телефоны. Они есть почти у всех, кроме совсем стареньких бабушек. Телефонизация отчасти компенсирует и разлуку с детьми, уехавшими в города, и бездорожье. Несколько семей в каждом сельсовете имеют компьютеры, при том что компьютерами оснащены школы.

Сельское хозяйство здесь свертывается. И общественный, и индивидуальный секторы в коллапсе. Надои 1,3 т молока в год от одной коровы и урожайность зерновых менее 5 ц/га — это пародия на агропроизводство. Без помощи колхоза гибнет и подворье. Поголовье скота в личных хозяйствах быстро сокращается, хотя еще в середине 1990-х в центрах сельсоветов собирались внушительные частные стада.
 

Выстоит ли в глубинке сельское хозяйство, особенно его общественный сектор Районные администрации по-прежнему рассчитывают на крупные предприятия, хотя и соглашаются с тем, что выживут не все. В Отделах сельского хозяйства Макарьевской, Мантуровской и Шарьинской районных администраций нам называли три-четыре предприятия с лучшими показателями, имеющие некоторые шансы возродиться. Возлагаются надежды на кредиты в рамках национального проекта. Однако более реальный путь — либо стать частью местного АПК (в некоторые агропредприятия инвестируют «переработчики», нуждающиеся в стабильной сырьевой базе), либо уйти под патронаж местных административных структур. Можно еще надеяться и на энтузиаста-руководителя, но их в сельской глубинке осталось очень мало, в основном, это люди старого поколения. Многие трудоспособные сельские жители, хотя и числятся в деревне, работают, а часто и живут в Мантурове, Шарье, Костроме и даже в Москве. В деревне же с ростом пенсий все больше становится тунеядцев, пропивающих деньги своих матерей. Демографическая и алкогольная деградация населения приводит к тому, что работающим агропредприятиям приходится приглашать молдаван и узбеков, хотя в селах десятки незарегистрированных безработных. По словам служащих сельсоветов, если человек не работает полгода-год, он как работник почти безнадежен.

Кто же спасет деревню
Местное сельское население в нечерноземной глубинке катастрофически тает. Например, в Мантуровском районе в 1950 году проживало 24,2 тыс. человек, в 2006 -м — 6,3 тыс. С увеличением доли стариков, с отъездом детей убыль населения ускоряется. Зная ее темпы, легко посчитать, что лет через 10–15 постоянных жителей здесь не останется.

Многие управленцы и просто местные жители считают, что спасти деревню могут люди пришлые - только не дачники из Москвы, а сельский народ из других мест. Об одном из таких приезжих, Юрии Кане, корейце, что живет с женой-узбечкой в деревне Береговая Мантуровского района, мы услышали случайно. Зная по опыту работы в Поволжье о трудолюбии корейцев, я решила обязательно с ним познакомиться. Семья приехала из Узбекистана несколько лет назад, успели даже третьего ребенка здесь родить, а гражданства им не дают, поскольку формально они не работают. Парадоксальность и глупость этой бюрократической уловки сразу бросается в глаза, когда видишь рядом с домом огромную, занимающую две сотки, теплицу с помидорами и огурцами. Кто же работает в этой деревне, как не он Теплицу Юрий воздвиг сам из подручных средств, благо землю дали без проблем. Когда он рассказывает о своем хозяйстве, в его голосе все время слышится недоумение: почему считается, что здесь не растут теплолюбивые овощи Без всякого отопления под пленкой он получил в прошлом году 1,5 т огурцов, помидоры, перец, баклажаны. Даже арбузы в теплице вырастил, правда небольшие. А с отоплением он бы Мантурово и арбузами завалил. Почему местные жители болтаются без дела, когда все вокруг требует рук Они и к нему ходили, просили денег. Но когда он давал им лопату и говорил: «Вскопай делянку 10 на 10 метров, заплачу», — их как ветром сдувало. Он мог бы еще пять теплиц поставить и отапливать их. Но для этого необходимы кредиты, а их не дают, так как нет гражданства. Замкнутый круг. А ведь таких людей районная администрация должна поддерживать всеми силами, они могут стать опорой местного сельского хозяйства.

Дело не только в национальных отличиях. В каждом сельсовете можно найти людей, которые хотят и умеют заниматься сельским хозяйством — увы, чаще не местных. Например, в селе Полома в том же районе живет шесть человек, трое из них — семья Пановых. Николай Михайлович Панов приехал из Свердловской области, где у него было фермерское хозяйство. Там развернуться не удалось, зато здесь дали в аренду 3 га земли, он купил дом, поставил скотный двор. Сейчас у него одна корова, 11 бычков, 20 овец и 100 гусей, хочет прикупить еще 50 телят, чтобы выращивать их до полутора лет и продавать. Он тоже удивляется, почему здешние селяне не использует тех возможностей, что дает природа. Сам Бог, по его словам, велел здесь заниматься животноводством.

Таких активных, работящих людей на весь район наберется человек 15, но более половины из них — приезжие. К сожалению, Костромская область не попала в число пилотных регионов при реализации Национального проекта по миграциям, который облегчает условия переезда из бывших республик СССР в Россию. Здесь приезжим, как правило, не положено никаких кредитов, а ведь именно им они нужнее всего — поскольку приезжают люди работящие, с идеями; местным же кредит в 30 тыс. рублей под 2% годовых почти навязывают, уговаривая купить корову, да никто не хочет.

* * *

Итак, провинция очень разная: от безнадежно депрессивной до весьма активной. Очень многое определяет географический фактор: расстояние до крупного города, размер поселения, его транспортная доступность, природные ресурсы, тип ландшафта - все имеет значение, формируя экономический и даже человеческий потенциал. Бесполезно было бороться с географией при социализме, придется нам смириться с ней и сейчас - не впадая, впрочем, в географический детерминизм. В России множество медвежьих углов, и значительная часть Костромской области — один из таких углов. При наших пространствах и редкой сети городов — это нормально. Ненормально было дотировать агропроизводство и распахивать огромные площади в тех регионах, где собранное зерно оказывалось буквально золотым.

Во всем мире урбанизация ведет к убыли сельского населения, везде исчезают деревни. Это грустно, но неизбежно. Плохо другое. Наше сельское хозяйство уже давно находилось в кризисе из-за того, что неповоротливые колхозы не смогли вовремя приспособиться к новым реалиям. В Европе по мере оттока сельского населения в города активно сокращались посевные площади, но при этом менялись технологии и производительность труда в сельском хозяйстве росла быстрее, чем в промышленности. У нас же в течение долгого времени те, кто хотел чего-то добиться в жизни, уезжали из сел, что вело к так называемому отрицательному отбору населения. В конце концов в районах со сложными природными условиями сельское хозяйство просто рухнуло в одночасье. Бессмысленно обвинять в этом реформы 1990-х, они лишь высветили пороки экономики сельского Нечерноземья.

Сельское хозяйство будет жить в пригородах и, отчасти, полупригородах, особенно к югу от Костромы. В периферийных же районах области посевные площади уже сократились в 7–10 раз. Со временем тут сохранятся лишь предприятия, купленные местным агропромом или московскими холдингами для экстенсивного скотоводства и травосеяния. Но новым хозяевам придется внедрять иные технологии и иную организацию труда, вплоть до вахтового метода обработки земли и перехода к отгонно-пастбищному животноводству. Депопуляция костромской периферии в ближайшие годы только ускорится. Молодежь, окончив школу, сразу уезжает в Кострому. Еще недавно молодых парней в деревне удерживала отсрочка от армии, но Дума ее недавно отменила. Значит, резко усилится отток трудоспособных людей в города.

Можно ли в этих условиях спасти хотя бы часть отвоеванной у леса и освоенной территории Ведь дикая природа уже наступает: даже в обжитых деревнях на Унже и Ветлуге в крайних домах волки дерут собак и мелкую живность.

Сейчас в СМИ усиленно обсуждаются перспективы реализации национального проекта, нацеленного на подъем животноводства, помощь личному хозяйству населения и строительство домов в сельской местности. Но беспроцентные кредиты поддержат агропредприятия пригородов и полупригородов, в лучшем случае — еще по одному-два предприятия на каждый район в глубинке. Остальным они лишь продлят агонию. Когда на земле некому работать, деньги, вкладываемые в сельское хозяйство, не помогут. Лишившись помощи колхозов, постаревшее пассивное население будет свертывать и личное хозяйство. Кредиты на строительство при таком количестве брошенных домов тоже не очень актуальны. Главная проблема сельской периферии в том, что здесь потерян социум. Сокращение численности населения ниже «критической массы» всегда ведет к необратимой деградации сельского сообщества. Чтобы сохранить хотя бы остатки этого сообщества, нужны совсем иные проекты. В тех деревнях, где еще есть местное население и обосновались дачники, надо срочно создавать инфраструктуру: дороги, газ, водопровод, пускать регулярные, хотя бы и полупустые автобусы до ближайшего города. Надо предоставлять населению и предприятиям льготы на электроэнергию, транспорт. Старшему поколению в глубинке не нужны кредиты, они панически боятся любой финансовой зависимости и отчетности, но им крайне необходима помощь в заготовке кормов и в обработке огородов, которую прежде оказывал колхоз. Теперь им могли бы помочь сельские администрации — но в доходных графах бюджетов сельсоветов пусто, значит и для этого тоже нужны дотации. Молодежь «испорчена» глобализацией, от которой уже не отгородиться, поэтому она согласится вернуться только в обустроенные села на стабильные рабочие места с зарплатами не меньше городских. Большинство агропредприятий дышат на ладан и не сумеют обеспечить ни того, ни другого, значит, вся надежда на лесозаготовки и сервис. Однако и тут важно не забыть о пресловутой «критической массе» населения в сельском сообществе. Даже достойные зарплаты не удержат молодых специалистов, если не будет соответствующей их запросам социальной среды. Следовательно, шанс выжить в глубинке имеют только небольшие агро-лесохозяйственные и рекреационные очаги среди глухой тайги.
 

Важно, чтобы уехавшая в города молодежь не порывала связь с деревней. Для своих детей-горожан старики из последних сил выращивают на огородах овощи. Дети же, приезжая копать картошку, привозят с собой городские инновации. Потом они наследуют родительские дома и превращаются в дачников, только выросших здесь, в деревне. Вместе с пришлыми дачниками-москвичами и фермерами-мигрантами они могут сохранить отдельные очаги освоенных территорий, поддержать разрушающуюся инфраструктуру. На большее в северном Нечерноземье рассчитывать не приходится.

Но это вовсе не означает, что российская деревня умирает. В черноземное, северокавказское, поволжское и даже сибирское сельское хозяйство приходят инвестиции. Южные села — крупнее, общественное и личное сельское хозяйство там устойчивее, и у них есть будущее. Но это уже другая тема.

Что касается малых городов северного Нечерноземья, то их экономика держится на лесопереработке. У городов, уже имеющих некоторый экономический и человеческий потенциал, больше шансов привлечь инвестиции. Лес здесь может стать основой не только выживания, но и роста экономики, и повышения благосостояния. Освоение лесных ресурсов потребует иной организации производства, возможно — перехода к вахтовому методу рубки леса. Несмотря на длительную эксплуатацию лесов, ресурсы в области есть, хотя не все участки транспортно доступны. Костромские леса сильно пострадали от пожара 1972 года, но они восстанавливаются. Осина готова уже сейчас, спелая береза добавится к уже имеющейся лет через 10–20, сосну и ель надо ждать еще лет 40. Впрочем, местные предприятия готовы использовать любую древесину. Со временем зарастающие поля тоже перейдут в категорию лесных ресурсов. Инвестиции в лесопереработку дают стимулы для развития не только этой отрасли, но и городов в целом. Так в провинции возникают очаги активности и формирования принципиально новых отношений.